Стихи. Лариса Пушина

Лариса Пушина

Стихи

Пушкин

Величайший российский поэт.

Несравненный. Сравнимый с тобой,

эпохальных лучей менуэт

под влюблённого мига прибой.

Он создал и мелодии нас,

и кантаты о Марсовых снах.

Вы вглядитесь получше в алмаз:

в нём Татьяна как символ письма.

У рекламы и тени черты

персонажей далёких поэм.

От сияния до черноты

полонезы строки с бытием.

Он летит в интернете орлом,
удивляет высоты наук,
по эпохам идёт напролом,
украшая надоблачным звук.

Он чарует нас юным дождём,

что хрустально поёт о весне.

Он звенит из картины ручьём,

оказавшимся морем извне.

Я люблю тебя, Пушкин, как дом

для поэтов, театров, певцов.

Я люблю тебя, Пушкин, как том,

где не повесть, а неба лицо.

Волны

Мелодичные приливы,
многобликовый овал,
птичий гомон хлопотливый,
взглядов неба карнавал.

Удивляйся этим юным
волнам в ласковых лучах
и забудь, как быть угрюмым,
смыслы дней не в мелочах.

Посмотри как чайка, сверху,
йота вечности близка:
мальчик, замок, солнце в дверку,
счастье ветра и песка.

Царь

Вблизи в горах — мозаика вершин.
Подальше отойти — корона снега.
Тропой для памяти народной стека
от Аксельрода иль Бутми аршин,
свободофильства бойкий Громозека,
расстрелы, коды храмов, ярость едка.
И нимбов свет над пропастью во ржи.

Он был не ангелом, последний царь
империи, опасной миру небом,
библейски кроткой в счастье с чёрным хлебом,
благодарящей волю и за хмарь,
не только ясную, как Грин, погоду
и столбики любви по жизни ходу
до благородства в нас теперь и встарь.

Не идеал — но явно лучше тьмы
дворцов, шатров, многоэтажек люда.
Не относился к редким чудам-юдам,
дрожал, как все, в объятиях зимы,
обычным смертным шёл под сенью веры,
любил жену — их фразы атмосферны —
и был добрей, чем веерные мы.

Хотел уехать и спастись? О да.
Желал детей женить и выдать замуж,
подвесть их к мудрой лёгкости Сезаму,
поведать, где прощения вода,
увидеть бадминтон бутонных внуков
и чуять в девяносто запах луков,
галантный жар парфюма, холода.

Он стал сознательно пред ярым злом
живительно святым повыше мощи
страны от Сочи до полярной ночи,
надэпохальной и в подъём, и в слом.
Где шифрами о Пушкине в дорогах,
где будущего машет недотрога,
где ты и я немереным числом.

Лермонтовский грот

«Очарованные гроты», малый и большой,
в меньшем, где Печорин с Верой, теням хорошо,
а в объёмном, размышляя, Лермонтов сидит,
слушает пути природы. Точно не CD.

Автор-гений это место даже написал,
на картине — Пятигорск и птичьи голоса,
говорящие о небе, зелени в горах,
обусловленных любовью завтра и вчера.

Рассвет

Энергии ветра,

фантазии моря,

в тени миллиметра

века тараторят.

Пиратские лица,

улыбки героев,

чудес вереница

из пылких настроев.

Энигмы в узоре:

из ниточек парус,

а в нём, будто зори,

плеяды из пауз,

Каверина тайны,

Гомера красоты,

великого таймы,

грядущего соты.

Ланиакея

Мы живём в Ланиакее,
«необъятных небесах»
по-гавайским буквам, Лее,
а ещё по снам вразмах.

Эры лепестков галактик
мотыльками светят в ночь.
Наугольник, лунный тактик,
думает, как всем помочь.

В миге бойкий юный странник,
чинный годсгодгулус лет,
сотня роз как Google-гранник
и межоблачный браслет.

Звёзды Волка, Скорпиона,
Жертвенника и стихов
дарят имя Гермиона,
след, мистраль «и был таков».

Что-то где-то взлётно точно,
кто-то шёл когда-то вдоль,
в хрупком запахе цветочном
ты и я, «о’кей», «уволь».

Весенний ветер

Он шепчет: «Я странник, устал я от ярой зимы».
Сквозь ветви бредёт и летит он, как мы.
Несёт ароматы неистово нежных цветов,
послания солнца и мира годов.

Наш ветер, он зыблет портьеру из бешеной мглы.
Стирается мрак и возвышено «мы».
А каждым порывом дыхание новых идей
сметает мороз и оковы сетей.

В мечтах у весенних ветров есть эпохи родник,
где в каждой частице — веселья тайник;
не слёзы, а смех, что влюбляет зверей в соловьёв;
не плачи, а свет без печальных слоёв.

Услышать бы ветер, его перемены и даль.
Он знает дороги к надежде Грааль.
Моменты его таковы, будто жизнь спасена,
кричит он: «Проснитесь, вокруг нас весна».

Эпоха

Сотни лет восходный ветер
благодарен вышине
за любовь, где смысл в ответе,
за мечты в любом окне.

Миг не космос: неразумен,
видит лишь печаль в себе.
Поиграйте с бликом в Zoom’e:
каждый слаб, как воробей.

Но и в недрах вакуоли,
в грустных тяготах, на дне
облака высот без боли:
для преображений дней.

Посмотрите, мир лучится,
будто нежности совет.
Полетайте, вы же птица.
Полюбите, вы же свет.

Мы, они, стихи — эпоха.
И решит простить во сне
небо — воля синеока,
счастье, милое ко всем.

Лермонтов

Парус и гармония мятежны.
В красоте печальные шарады.
В юности не голос ярко нежный,
а мелодий грусти мириады.

Всё это изящно, мегазвёздно.
Так звучит, что птицу остановит.
Гений, вы писали виртуозно,
вы друг космоса и небословий.

Молодой и дерзкий, яростно живущий,
вы создали столько для потомков,
что теперь и воздух вездесущий
думает о вас: блестяще ёмко.

Обречённостью томимый в свете,
автор облаков стихов и прозы,
были на балах вы — словно ветер,
а в шедеврах — солнечные грозы.

Жаль, что вас не сохранил фотограф:
любят ваши выдохи и вдохи
живопись, театр, кинематограф,
музыка, поэзия, эпохи.

Зимний сон

Шиповник зацветёт ещё не скоро,
но славная картина Боттичелли
с мирами её тайны златокорой
царит Вивальди на виолончели.

Кивают медуницы одесную,
летают гимнов жизни очертанья,
студенты, за руки держась, целуют
гармонии росы и щебетанья.

Спокойствие природы величавой
настолько вне сует, отдохновенно,
по-детски либо пушкински курчаво,
что всюду мята юности мгновенной.

Берёзовые почки шоколадом,
зелёненькими хвостиками, аквой
выстраивают ароматы ладом,
где нет и следа темноты лукавой.

А есть ли мальчик? Ярый зимний холод.
Иль боттичеллиевский шарм над лугом
извечно ликами цветов исколот,
как линии души перед разлукой?

Лучи Рождества

Вы и я не волхвы в Рождество,
но хочу, чтобы стал помощнее
импульс дня, где в лучах большинство
и мотивы, что небо важнее.

Он мерцал, как беспомощный свет

в глубине попривыкшего мрака,

миг не знал, что родился ответ

на вопросы монаха и фрака:

где поют справедливости дни?

почему мы не слышим пророков?

для чего мы и в толпах одни?

что за истины в тайнах пороков?

Принесли ему золота блеск,

вероятно, скомандовав «смирно!»

для легенд, что затеяли плеск:

«Вот вам, молоты, ладан со смирной».

Зацвели вечных мыслей сады,

на века смертный вспомнил о брате,

шёл и снег у пещеры звезды,

ход был дан и всей будущей правде.

Рождественские блёстки

Начало светлых накоплений
приятных слов, прекрасных дел,
«спасибо» ярких проявлений
за благодать, что друг радел.

Возделай неба виноградник,
не поддавайся тьме, пружинь,
блистательный великий праздник
дарует шанс увидеть жизнь

со смыслом более надземным,
чем кружева проблем, искусств
и вер в успех почти тотемных,
в них явно властвует искус.

Надбытия аквамарины,
лады соборов, луч, мороз,
гирлянды, ёлки, мандарины
свидетельствуют: мир подрос,

он стал полётным, свежим, хвойным,
в нём несомненен горний суд
и есть надежда: меньше войны
аллей влюблённых унесут.

Снежинки

Снежинки помнят Босха и Дали,
чаруют Пушкиным, волнами,
балетом, царственным сказаньем,
вальяжным космосом в сапсане,
щебечут, что никто не станет
вертеть миноры доли нами,
а будут рядом, на лучах, вдали

под зорей и закатов тон айвов
чирикать дамочки, не пресса,
не сребреник холмом ужатым,
рычать мейн-кунчики, не Штаты,
влюбляться в мощный код бачаты
адепты слабой воли, стресса
и магии печальных островов.

Сейсмографы в объятиях планет
отметят колебаний такты,
но тихих мигов капризули,
качнув романсом влево сутки,
решат лилейно, вознесут ли
шаги в жюль-верновские Анды
тебя, меня и снежный путь к луне.

Есенин

Хоть весна, хоть янтарный октябрь,
каждый помнит цветущие строки
хулигана, входившего в ярь,
будто речка, что любит пороги.

Он известен планете как мир
гениальных «берёзовых ситцев»,
и на лунах изысканных лир
наш Есенин из вечных, он снится.

Ты в пути? Так возьми почитай
о красотах полей и теплыни.
Соловьи подпоют о мечтах
и неспящей минорной полыни.

Не уйти от грозы и вражды.
Вместе с рамами окна свободы.
На смартфонах с планшетами льды
и под ними трагичные воды.

Но заметить дорогу из тьмы
в силах мы — облаков силуэты.
И увидеть прекрасное мы
можем всюду — спасибо, поэты.

Ветер

Во все пределы…

Б. Л. Пастернак

Царит поток инсайтов, озарений,

чарующих глубин и явно средних,

пределов из моментов тет-а-тетов,

чудес полётов множества поэтов.

Над ярким Болдино танцует ветер:

сумел найти великое — и в цвете.

В Тарханах с гением играет лучик.

Италию рифмует Бертолуччи.

Высоты Джонсов, Оуянов, Бланков

любимы облаками стихобланков,

горам без ритмов холодно и дико,

эпична шалость лунного индиго.

Золотая рыбка

«Yesterday», поющий с утром гений,
как мурлыка, будто файл чеширский.
Музыка из беглых удлинений,
текста лик молчит по-пассажирски.

Видит золотая рыбка тему,
мир процесса, эхо результата.
Не спеша ведёт ловца к эдему,
где акуна около матата.

Музыкант — ведущий в дара танце?
Вряд ли. Дредовый художник тоже.
И Артемий с венчурным китайцем
у проекта в студии пригожей.

Сказка по волнам бежит, а сети
эпосов, мольбертов, телеграма
в океанах Эльз и на Исети
легче хрупкой лунной песни грана.

Нежный свет. Мы ловим счастье зорьки.
Удочки рассказывают были.
Буревестник или эйдос Горький
в царстве семицветиковой пыли.

Тарханы

Тарханы. Лермонтова думы,
зарницы стиховой фортуны,
сияния минут, где жили
восходы гениальной шири.

Поэт, пока не Гамлет, в окна
глядит на осени волокна,
поёт весенней эмигранткой
малиновка эпохе краткой.

Бельканто

Спроси о жизни либо переходе
устало, с равнодушием орла,
блистая волей в соловьиной оде,
задумчиво, как осень проплыла.

Дано поймать не более дуальной,
по-гриновски бегущей по волнам,
по-интернетовски эвентуальной
звезды, где облако напополам.

На пройденной восходной половине
ромашки детства и максимализм,
тона сияний в юности лавине,
учителей с родителями злим.

Азимовский полётный лад в тумане,
а между прошлым и далёко мир
из кантилен влюблённостей, гуманен,
советует с улыбкой: «Не шторми».

Пожалуй, выглядит весьма нелепо,
как дебри суеты на вираже,
намерение стать достойным неба
без хрусталя спокойствия в душе.

С любимым легче приближаться к лику,
но добрый и один, как свет, большой.
Бельканто радости подарит мигу
мерцание: «Всё будет хорошо».

В значении пути сверкают цели
шагов, деяний, слов из белизны.
Любой, кто красоту минуты ценит,
почти в любви, где смыслы дней ясны.

Персеиды

Взгляни на Персеиды, рой блистательных частиц,

Фортуной и Персеем созданных нарядных птиц,

Они прочерчивают линии на небесах

И тают невидимками в Мальвиньих волосах

Планеты, что совсем не хочет в долгий сон впадать,

Желает обниматься и смотреть на благодать.

Всего лишь искры вспышками, но что за красота!

Неведомое входит в августовские врата.

Суть жизни

Что жизни суть? Любовь и сохранение души.
Об этом знают синеглазый ветер, малыши.
А как же истово желанные, пусть не для всех,
аншлаги, миллионы долларов, успех?

Тянуться к лучшему, хотеть полётов, рваться вверх,
казалось бы, неплохо, но ведь человек не стерх,
на нём нет перьев, он способен думать, говорить,
соизмерять с библейской мощью рока нить.

Себя бы сохранить, и путь к величию простой:
на перекрёстке бытия остановись, постой,
определи, где свет, душе не очень прекословь.
На небо люди забирают лишь любовь.

Аккорды

Аэроэра

Бородино

Вешний ярд

Восход

Греко-римский блюз

Дождь

Дорога

Замок роз

Зеркала

Искусство

Квадрантиды